"Если говорим, что не имеем греха, —
обманываем самих себя, и истины нет в нас".

Первое послание апостола Иоанна 1:8

Евангелие, крест и... нож

Феофан Затворник писал, что если перед кающимся лежит крест и Евангелие, то перед священником надо класть еще и нож: чтобы он помнил, что лучше ему отрезать себе язык, чем раскрыть кому-либо тайну исповеди. 

В нашем соборе служил священник, он мне рассказал такую историю. В «лихие 90-е» к нему на исповедь пришел один серийный убийца, пришел  в слезах и говорит: «Батюшка, не могу больше жить с этими грехами, примите мою исповедь. И если после нее вы пойдете и заложите меня в милицию, я не буду против, мне уже все равно —  Вы сами решайте». И начинает каяться. Батюшка принял эту исповедь, наложил какую-то епитимью, но в милицию не пошел. 

А через какое-то время получает письмо из зоны, от того убийцы, который пишет, что после исповеди ощутил удивительную свободу, радость и стал по-другому смотреть на все. Ему уже совершенно не важно было, где он проведет остаток своей жизни, он был готов понести наказание за свои злодеяния. Его осудили на очень длительный срок. Это поразительный случай. 

Здесь удивительна и другая сторона: вроде бы человек приходит на исповедь с какой-то грязью, выносит из себя самое ужасное, и по человеческой логике священник должен отряхнуть руки, сказать: «Фу, какая мерзость!» Но искренность человека — что бы он ни натворил — располагает тебя к нему, он становится для тебя мил и приятен. 

Каждый из нас грешен, и священники тоже исповедуются своим духовникам, тоже понимают свою греховность. Но и видят высоту того, кто без пощады и саможаления рассказал о себе самое плохое...  

Протоиерей Игорь Фомин

Духовник все знает, все грехи знает, так как у него не одна душа, а сотни исповедуются, и его не удивишь никаким грехом, как бы он велик и тяжек ни был. Наоборот, всякий исповеданный какой-либо тяжкий грех возбуждает во мне особенную заботу о душе, и я никогда не изменялся и не могу измениться в своем отношении к душе, какие бы ни были исповеданы ею согрешения, наоборот, я больше о ней болею, беспокоюсь, забочусь о ее уврачевании и спасении. Поэтому старайтесь ничего не скрывать, старайтесь чисто исповедоваться.

Игумен Никон (Воробьев) (1894—1963)

«Вокруг меня святые» 

После того как я стал священником, для себя решил, что по возможности буду избегать совершения таинства исповеди, пока не наберусь пастырского опыта. Насмотрелся плачевных примеров, когда молодой батюшка на исповеди начинал раздавать советы направо и налево, незаметно для себя превращаясь в младостарца. А потом — слезы, поломанные судьбы... Другими словами, я пугался той ответственности, которая легла на мои плечи.  

И потом думал, чему могу я научить убеленных сединой стариков, которые начали ходить в церковь, когда я под стол пешком бегал? И становиться бездушной машиной по приему исповедей совсем не хотелось. Я рассуждал так, что, дескать, послужу немного, заматерею, а потом уже… Но Бог рассудил иначе: на одной из архиерейских служб владыка благословил меня помочь требному священнику исповедовать людей. 

И вот моя первая исповедь. На аналой кладу Евангелие, Крест. Почему-то стараюсь не смотреть в глаза «исповедникам», будто боясь смутить их своей «желторотостью». Подходит первый — слушаю, читаю разрешительную молитву. Всем своим нутром чувствую силу этой молитвенной формулы. Потом второй, третий, четвертый… Мои глаза повлажнели. Понимаю, что они мне называют мои собственные грехи. А некоторые прихожане называют такие поступки, которые я и за грехи-то не считал. «Вокруг меня святые люди!» — пульсировало в сознании. 

Подходили и близкие знакомые... В их глазах я видел страх, что после их исповеди у меня изменится к ним отношение. Честно говоря, подсознательно сам этого боялся. Но Бог словно выключает из сознания все услышанное на исповеди, и когда я после общался со своими знакомыми, открытые ими грехи не тревожили моего сознания. Уверен, что, будь по-другому, многие священники долго бы не выдерживали. 

Были и вопросы с просьбой дать совет. А иногда задавали и такие, что загоняли в тупик. Но в самый последний момент ответ находился, причем самый простой... 

И самое главное — таинство Покаяния учит священника сопереживать чужой боли, что мне стало понятно с самой первой исповеди. Угнетает только сухое перечисление среднестатистических проступков, выписанных из какой-нибудь брошюрки. Теперь-то я понимаю, что чувствовали когда-то батюшки от моей собственной мирской формальной исповеди... 

Иерей Святослав Шевченко

Иногда люди вычитывают длинный список грехов
(из книжек об исповеди). Я их останавливаю: «Ты не свои грехи исповедуешь. Мне нужна твоя исповедь, вернее, Христу нужно твое личное покаяние, а не общее трафаретное. Ты не можешь чувствовать, что осужден Богом на вечную муку потому, что не вычитывал вечерние молитвы или не так постился».

Митрополит Антоний Сурожский (1914 —2003)

«Не буду поститься» 

Однажды ко мне на исповедь пришла 80-летняя женщина. Эта была ее первая исповедь, и, вероятно, последняя, потому что она вскоре умерла. Я обратил внимание, какая у нее прямая осанка, как она прямо держит голову... 

Она покаялась в каких-то грехах и вдруг говорит: «Но вот посты я не соблюдаю и соблюдать не буду». Это было сказано с такой интонацией, что я понял: она хочет, чтоб я спросил «Почему?». И я спросил. Она ответила: «Я пережила блокаду Ленинграда». Я помолчал, подумал и ответил: «Да, Вы можете себе это разрешить. Никто Вас не осудит».

Все люди разные. У всех разные судьбы. И у каждого свои, неповторимые отношения с Богом. Вот этой женщине Бог Сам в детстве благословил сотворить подвиг такого предельного воздержания, рядом с которым все мои посты просто смешны.

Мне, священнику, всегда есть чему удивиться да и поучиться у прихожан! 

Протоиерей Федор Бородин 

Исповедь не есть беседа о своих недостатках, сомнениях, не есть осведомление духовника о себе и менее всего — «благочестивый обычай». Исповедь — горячее покаяние сердца, жажда очищения, идущая от ощущения святыни.

Священник Александр Ельчанинов (1981 — 1934)

Фото Юрия Мельникова