20 сентября по программе просмотра состоялся показ режиссера Андрея Тарковского - его дебютный полнометражный фильм «Иваново детство» (1962-й год).

О чем фильм:

…Детство 12-летнего Ивана закончилось в тот день, когда у него на глазах фашисты расстреляли мать и сестренку. Отец мальчика погиб на фронте. Оставшись сиротой, Иван уходит в воинскую часть и становится неуловимым разведчиком.
Он с риском для жизни добывает для командования бесценные сведения о противнике. Но война есть война…

Предлагаем вашему вниманию профессиональную рецензию на фильм "Иваново детство" из книги кинорецензий «3500», представляющей собой сборник авторских текстов (Сергей Кудрявцев), которые были написаны в течение 35 лет.

Экзистенциально-поэтическая драма военных времён

При анализе первого полнометражного фильма молодого Андрея Тарковского (премьера состоялась всего через два дня после того, как он отметил 30-летие) как-то упускается из виду, что выпускник ВГИКа, успевший снять на «Мосфильме» лирико-поэтическую короткометражку «Каток и скрипка», был по рекомендации своего учителя, прославленного режиссёра Михаила Ромма, брошен, что называется, в прорыв и оказался словно в «экзистенциальной ситуации», когда следовало спасать производственную единицу на студии. Прежний постановщик Эдуард Абалов совершенно не справился с материалом, поэтому был отстранён от дальнейшей работы. Что же, прежде всего, сделал новичок Тарковский, как только взялся за режиссуру? Вместе с Андреем Кончаловским, с которым потом напишет сценарий «Страсти по Андрею», послуживший основой для следующего шедевра «Андрей Рублёв», он напрочь изменил традиционную версию адаптации рассказа «Иван» Владимира Богомолова — и писатель, как ни парадоксально, не смог ничего противопоставить напору молодого таланта, хотя позже добивался прекращения съёмок и полной консервации проектов (как в случае с «Моментом истины» Витаутаса Жалакявичюса).

Второе обстоятельство, тоже немаловажное для более верной трактовки «Иванова детства», это не только принципиальная смена названия первоисточника, но и решительное переосмысление всей концепции, что имело в своей основе подспудную ориентацию постановщика на стихи его отца, Арсения Тарковского, которые будут цитироваться напрямую в более поздних работах Андрея Тарковского, однако существенны для понимания также и его ранних лент. В частности, «Иваново детство» уже по заглавию перекликается с коротким стихотворением «Иванова ива», хотя и по содержанию, и по зрительным образам они настолько взаимосвязаны, что надо бы процитировать поэтический текст полностью:

«Иван до войны проходил у ручья,
Где выросла ива неведома чья.
Не знали, зачем на ручей налегла,
А это Иванова ива была.
В своей плащ-палатке, убитый в бою,
Иван возвратился под иву свою.
Иванова ива,
Иванова ива,
Как белая лодка, плывёт по ручью».

Дело даже не в том, что Тарковский-младший даёт в сценах снов подростка Ивана, оказавшегося на войне в разведроте, схожие мотивы воды и дерева, а главное — текучести времени, которое вовсе не заканчивается с физической смертью человека, а продолжается вечно, пока есть на свете природа и весь мир сущий. Он наследует отцу-поэту в постижении реальности как духовной субстанции и непрекращающегося круговорота жизни. Вот почему «Иваново детство», в отличие от рассказа «Иван», это не столько повествование о судьбе мальчишки, вынужденного наравне, а порой и вместо взрослых вести свою личную войну с фашистами, мстя за попранное детство и поруганную родину. Хотя, возможно, из-за данной темы картина пользовалась большим успехом в советском кинопрокате (и вполне могла бы, судя по показателям на одну копию, превысить двадцатимиллионный рубеж посещаемости, если бы тираж был несколько больше).

Благодаря трактовке знаменитого французского философа и писателя Жан-Поля Сартра, который сразу же восторженно встретил этот фильм, увидев его на Венецианском фестивале, где впервые в истории советского кино оказалась отмеченной главным призом «Золотой лев святого Марка» работа нашего режиссёра, «Иваново детство» восприняли на Западе в экзистенциальном плане — как свидетельство о сломе в сознании маленького человека, переживающего типичную «пограничную ситуацию» на последнем рубеже между жизнью и смертью. У нас же, напротив, старались подчёркивать героико-трагический пафос поведанной истории о юном разведчике и её явную антивоенную направленность. Даже в наиболее талантливых интерпретациях, например, у Юрия Ханютина, лента Андрея Тарковского понималась как своеобразное «предупреждение из прошлого».

Однако в «Ивановом детстве» пока что в недопроявленной форме присутствовали одновременно и пантеистические, и богоискательские мотивы (лишь мимоходом критиками обращалось внимание, допустим, на удивительное сходство Ивана в воспоминаниях о том, как он слушал до войны кукушку в лесу, и отрока с известной картины «Видение отроку Варфоломею» Михаила Нестерова). В данном смысле стоило бы сопоставлять фильм Тарковского с обожаемыми им «Девичьим источником» Ингмара Бергмана и «Назарином» Луиса Бунюэля, а по ассоциативной перекличке — и со «Сказками туманной луны после дождя» Кэндзи Мидзогути. Поскольку «Иваново детство» — это всё-таки поэтическое кино о неизбывной победе жизни над смертью вопреки всему, даже наперекор физическим законам и правде действительности. Это — истина искусства, которое выше реальности.

И как всякий большой поэт, Андрей Тарковский преображал в кино реальный мир. Суть этого творчества можно выразить строками из стихотворения Арсения Тарковского: «На свете всё преобразилось, даже // Простые вещи…». Каждая вещь в лентах Тарковского наполнена глубоким смыслом и ассоциативна. Она звучит как мелодия, вызывая сонм догадок и озарений. Предметы очеловечены — они живут, думают, дышат, любят, страдают… В этом нет никакого парадокса. Ведь реальность за время существования человечества тоже очеловечилась и теперь нераздельно связана с ним. Поэзия реальных вещей скрыта внутри них так же, как и поэзия души — в нас. Между человеком и миром существуют «корневые связи» (если пользоваться словами Арсения Тарковского).

Но первая большая работа Андрея Тарковского — внешне самая метафорическая, порой вообще символическая, где большинство значимых деталей-образов подаются отдельным кадром, то есть автор будто хочет подчеркнуть их особую иносказательность, сближаясь в этом с поисками режиссёров 20-х годов.

В одном из эпизодов Иван, придя из разведки, раскладывает на столе какие-то зёрна, стебли травы, листья. Оказывается, что с их помощью он запоминал количество вражеских танков и пушек — то есть жестоких предметов войны. Алогизм войны (это акцентируется на всём протяжении действия) искажает даже смысл простых вещей, заставляет их означать что-то противоестественное. В другое время эти травы и листья были бы обыкновенным гербарием. Война превращает их в «гербарий оружия», а собирание подобного гербария — в опасное для жизни занятие.

Близка к символической сцена детской игры Ивана в блиндаже — и здесь тоже важную роль начинают играть детали. Рассматривая репродукции гравюр Альбрехта Дюрера, он сам наполняется ненавистью. Для Ивана всё немецкое — это чужое, вражеское. Надпись на стене тоже призывает к мести. И, наконец, мундир — как живой фашист, которого он хочет судить. Игра в войну даёт Ивану возможность хоть как-то избавиться от нереализованного гнева.

Землянка медсанбата сложена из стволов берёзы. Эта деталь не воспринималась бы метафорически (война, уродующая природу и весь мир), если бы не было по-своему романтического эпизода между медсестрой Машей и капитаном Холиным в берёзовой роще. Она как бы напоминает о том, что на самом деле должно быть естественным.

Пластинка с песней в исполнении Шаляпина (кстати, и медсестра Маша — как Маруся из этой песни) так никогда и не доигрывается до конца: кто-нибудь обязательно останавливает её. Обрывается песня — война! Она вторгается в человеческую жизнь всегда через некий обрыв, слом. Война — это оборванная, недоигранная до конца жизнь, любовь или детство.

В одном из снов Ивана мать рассказывает ему сказку о колодце: если колодец очень глубокий, то даже днём можно увидеть в нём звезду. Колодец рифмуется здесь с зеркалом неба. А ведь колодец с давних пор — это кладезь мудрости и истины. Колодец — словно волшебное зеркало. Оно отражает душу человека. Поэтому увидеть звезду в колодце может только тот, кто способен на это, в ком присутствует поэзия души. Рассказ матери о колодце — как первое приобщение юного Ивана к человеческим тайнам. В этом смысле колодец из «Иванова детства» рифмуется с зеркалом, к которому подбегает маленький Алексей в «Зеркале».

Во всех фильмах Тарковского присутствует дождь, который связан с памятью или с детством, как в финале «Иванова детства». Хотя в этой картине нет детства как такового. Оно попрано, искажено, изуродовано войной. Детство — лишь мечта о потерянной гармонии, о том, что не сбылось и чему уже не суждено сбыться. Даже в посмертном сне Ивана чёрное обуглившееся дерево (и это — развитие мотива огня и пожара) закрывает экран. Обрывается бег по песчаному берегу реки — обрывается детство. Здесь (как впоследствии и в «Зеркале») Андрей Тарковский говорит от имени довоенного поколения, на долю которого выпали слишком ранние утраты и страдания.

1978/2008
Сергей Кудрявцев