«Христианство — это когда ты делаешь добро и тебе от этого плохо». Такую емкую формулу современного христианского самоощущения вывел один человек, крестившийся в перестроечные годы, и всю свою последующую жизнь проведший в Церкви. Я услышал ее однажды в случайном разговоре, и вдруг с ужасом понял, что это ведь и про меня тоже.

Точно так же я проживаю и мыслю свое христианство, вот только никогда не додумывал все это до такой афористичной точности. И многие мои близкие-христиане, которых я знаю уже не один десяток лет, тоже могли бы подписаться под этим невеселым признанием.

Потухшие взгляды, печальные лица, какое-то стыдливое нежелание говорить о духовной жизни, о Христе и Евангелии в дружеском кругу и оживление, лишь когда речь заходит о чем-то не связанном напрямую с нашим христианством — об искусстве, спорте, о детях, о том, как кто провел этим летом… И все это, заметьте, происходит с людьми церковными, искренне верующими в Бога, считающими себя христианами. Такое ощущение, будто все уже поняли, что где-то сбились с курса и вместо вожделенной тихой Христовой гавани плывем теперь непонятно куда, но дружно делаем вид, будто ничего не случилось.

Вот только это самое «…тебе от этого плохо», как и любая боль, — прорывается наружу, будоражит совесть, не дает окончательно успокоиться в этом дурном сне.

Я долго думал, почему же так получилось, почему радость моего первоначального обращения к Богу с годами превратилась в такое вот унылое существование, которое иначе как ожиданием смерти никак не назовешь. И ладно бы еще это ожидание было радостным, как у апостола Павла. Но ведь вместо радости не страх даже — полная безнадежность и уверенность в собственной погибели, лишь слегка разбавленная робкой надеждой на то, что Бог по каким-то неведомым мне причинам всё же спасет меня несмотря ни на что.

Вот из такого печального состояния я и попробовал некоторое время назад поразмышлять о нем и разобраться в его причинах. И пришел к определенным выводам, которыми хотел бы сейчас поделиться. Ни в коем случае не претендую здесь на какие-то широкие обобщения. Все, о чем пойдет речь, — исключительно мой личный опыт и мой взгляд. Но это взгляд на проблему, которая, вероятно, касается многих и суть которой можно свести к следующему вопросу: почему современные христиане нередко так не любят себя?

Я к Тебе с рюкзаком, Господи!

Может ли христианин любить себя? Казалось бы, нелепый вопрос. Не только может, но — должен, призван и обязан словами Священного Писания
«…возлюби ближнего как самого себя». То есть мера отношения к ближнему самым непосредственным образом определяется в Библии нашим отношением к себе. И если ты не любишь даже себя, как же тогда сможешь полюбить других людей и Бога? Научись правильному отношению к себе, тогда поймешь, как правильно относиться к ближнему.

Казалось бы очевидные вещи, но… Любить себя многие современные христиане не умеют и даже не хотят. Обычно, это странное нежелание объясняется словами Христа …если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною (Мф 16:24). Действительно, при поверхностном прочтении может показаться, будто слова про отвержение себя — это некий синоним нелюбви к себе. Но ради чего Господь призывает учеников к такому отвержению себя? Ради спасения! Ради высшего блага, к какому только может стремиться человек в нынешнем его состоянии. Значит, речь тут идет вовсе не о нелюбви к себе, а как раз напротив — о максимальном проявлении этой любви, о жалости к себе, заботе о своей участи. «Отвергнуться себя, — говорит святитель Филарет Московский, — не значит бросить душу и тело без внимания, без попечения, но только отвергнуть пристрастие к телу и его удовольствиям, к жизни временной и ее благополучию, и даже к наслаждениям душевным, черпаемым из неочищенной природы, к желаниям собственной воли, к любимым понятиям собственного мудрования…» — вроде бы тут все понятно. Но далее Святитель пишет слова настолько важные, что их стоит выделить особо: «… Для чего же требуется это самоотвержение? Для того, что без него желание идти за Христом осталось бы несбыточным». Вот ради чего мы призваны оставить свои пристрастия! Невозможно отправиться в дальний поход с рюкзаком, набитым всякой ерундой, ненужной в таком путешествии. Мы обременили себя слишком многими привязанностями и изнемогаем под их тяжестью, а сбросить никак не решаемся, считая их чем-то ценным и важным. Именно поэтому Иисус призывает нас такими трогательными словами, исполненными сострадания и жалости к людям, измучившим себя непосильным грузом: Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко. Вот о чем идет речь в словах об отвержении себя — о том, чтобы сбросить с себя тягостное бремя собственных страстей и грехов, и взять на себя легкое бремя следования за Господом, Который предлагает нам это, потому что любит нас. Так можем ли, смеем ли мы не любить себя, когда нас любит Христос?

Увы, и смеем, и можем. Более того — при этом еще и утешаем себя странными мыслями, будто такая наша нелюбовь к себе угодна Богу, потому что мы вроде бы как «по заповеди отвергаемся себя».На самом же деле

мы пребываем в обыкновенном унынии, возникающем на том месте в нашей душе, где должен был бы воцариться Господь.

Пристрастия свои вроде бы как отвергли, а за Христом так и не пошли. И не осталось у нас ни старых сомнительных радостей, ни нового Христова утешения. Одна пустота и скука, переходящая в смертную тоску. Молитву не полюбили, чтение Библии не полюбили, богослужение в храме не полюбили… Тащим все это годами как некую тягостную обязанность, будто с постылой женой век коротаем. Делаем добрые дела, от которых нам плохо. А ведь и чтение, и молитва, и службы в Церкви — все это не что иное, как различные формы богообщения. Которое нас так тяготит. Вот и выходит, что мы и себя разлюбили, и Бога не научились любить…

А рядом с унынием обязательно бродит лень. Оглянуться не успеешь, как вот уже — оставлены и молитвы, и чтение, и церковные службы. Ну, ведь лень же делать то, что не приносит радости. Разок пропустил, другой… Вроде как сначала совесть чуть-чуть покусывает, мол, нехорошо как, подымайся, иди. А ты и в третий раз не пошел в храм, не встал вечером на молитву. Потом в четвертый… И совесть потихоньку стала звучать все тише и тише: что проку теребить человека, которому это не нужно совсем. А на место молитвы и чтения Библии пришли просмотры кино и бесконечные переписки в социальных сетях с другими, такими же потерявшимися, христианами, разлюбившими себя и Бога.

Плохой, очень плохой!

Недавно в разговоре старый мой друг, будучи в унынии, произнес еще одну формулу «христианской нелюбви к себе», которую я и сам много раз произносил раньше, и от других слышал неоднократно. Но тут вдруг как-то резанула она слух настолько, что захотелось разобраться — о чем она. А сказал мой друг буквально следующее:

— Да, я, конечно, понимаю, что я плохой христианин, но все же…

Вот тут у меня и случился когнитивный диссонанс. Говорю ему:

— Постой, как это? Что означает — плохой христианин? Это же оксюморон какой-то, «осетрина второй свежести». Человек просто — либо христианин, либо нет, он или живет по заповедям, или нарушает их. Вот ты, например, воруешь?

— Нет.

— Взятки берешь?

— Нет.

— Пьянствуешь, изменяешь жене?

— Да нет же, конечно.

— То есть ничего из «грехов к смерти», как их называл апостол Павел, ты не делаешь, следовательно, Царство Божие наследовать способен. Зачем же ты так себя называешь?

Друг подумал:

— Но я знаю, что во мне есть и гордость, и тщеславие, и сребролюбие…

— Так, — говорю, — стоп! Это все не грехи, а страсти, они в той или иной мере действуют в каждом человеке, включая величайших святых. И они тоже видели их в себе, и каялись в них до самой смерти. Что же, по-твоему, они тоже плохие христиане?

Короче, разговор у нас состоялся тогда важный, содержательный. И вот что я из него для себя вынес. Современный христианин зачастую даже на уровне понятий не представляет, в чем разница между грехами к смерти, грехами не к смерти, мысленными грехами и страстями. Все это смешано в какую-то жуткую кашу, и в результате человек перестает видеть разницу между, скажем, убийством и привязанностью к вкусной еде, между супружеской изменой и сгоряча сказанным недобрым словом. В результате хороший, добрый человек, живущий по Закону Божьему, ощущает себя нераскаянным грешником, лишенным спасения. И, конечно же, не любит себя, да и за что тут себя можно любить? Ну а дальше происходят еще более печальные вещи. Нелюбовь к себе всегда требует какой-то компенсации, поэтому одни заливают ее спиртным, другие — компульсивным перееданием, или, проще говоря, — необузданной тягой к холодильнику в любое время суток, третьи подсаживаются на социальные сети… Из такого ложного самоощущения человек потихоньку, шаг за шагом может прийти и к настоящим смертным грехам, изменяющим само естество человека, его душу и тело, отсекающим от Бога, несущим смерть и погибель. Логика тут достаточно простая: если я, и не совершая смертных грехов, живу в предвкушении вечной гибели, а не воскресения мертвых и жизни будущего века, если вечные блаженства мне уже недоступны, то уж хотя бы греховных наслаждений попробую вкусить, все равно ведь пропадать… Нужно ли говорить, что подобные мысли внушает человеку все то же древнее существо, что когда-то нашептывало в райском саду совет съесть запретный плод. Так нелюбовь к себе, помноженная на незнание, может лишить человека богообщения и привести его к общению с дьяволом.

К слову сказать, в богословской литературе выражение «плохой христианин» я встречал только у Николая Бердяева, да и тот употребил его скорее в публицистическом, чем в богословском смысле. Ни у кого из святых отцов ничего подобного мне на глаза не попадалось.

Радостопечальные

Вот еще одно распространенное объяснение нелюбви к себе: святые отцы уничижали себя, ругали последними словами, обвиняли себя в самых ужасных грехах, значит, и мы тоже должны так делать. Все вроде бы так, в покаянных молитвах, составленных святыми, действительно можно встретить очень жесткие их определения в отношении себя. Но есть один важный момент, без которого невозможно правильно понять тот духовный опыт, из которого рождались такие молитвы. Святые очень любили Бога и общение с Ним. Вся их жизнь была по сути таким общением, молитва сопутствовала им во всех их делах, а Священное Писание они часто знали наизусть и тем не менее — ежедневно читали его, наслаждаясь Словом Божьим, питавшим их душу. Ради богообщения они даже оставляли мир и уходили в пустыню, чтобы ничто из земных забот не отвлекало их от этой постоянной обращенности к Господу. И,конечно же, такая любовь святых к Богу не оставалась безответной. Дух Святой сиял в них, просвещая их ум, чувства, и даже само тело. В Его сиянии святые и видели себя греховными, недостойными этой Божественной чистоты, которая даже в ангелах может высветить недостатки. Радость от этого божественного утешения была столь велика, что святые отцы как бы уравновешивали ее покаянным плачем о грехах, которые увидели в своих душах, просвещенных благодатью. И даже придумали для этого парадоксального совмещения плача и радости специальное название — радостопечалие. Так, преподобный Григорий Синаит пишет: «…Вели­чай­шее есть оружие — держать себя в молитве и плаче, чтобы от молитвенной радости не впасть в самомнение, но сохранить себя невредимым, избрав радостопечалие». Таким образом, печаль и самоуничижение святых были неразрывно связаны с величайшей радостью и являлись не чем иным, как одним из проявлений действия Божия в них.

В одной из своих ранних песен Борис Гребенщиков очень точно сумел выразить саму суть христианского радостопечалия:

Но мы идем вслепую в странных местах,
И все, что есть у нас, это радость и страх: 
Страх за то, что мы хуже, чем можем, 
И радость о том, что все в Надежных Руках. 

Святые ругали себя вовсе не из унылого состояния богооставлености, но из такой глубины приближения к Богу, которую нам и представить себе невозможно. Печаль о своих грехах была растворена у них радостью о Христе, исцеляющем эти грехи, подающем им небесные утешения, открывающем им тайны Царства.

А вот теперь давайте подумаем — может ли человек в таком состоянии не любить себя? Даже на уровне человеческих отношений — может ли не любить себя невеста, рядом с которой любимый и любящий ее жених? Ответ, думаю, очевиден.

В этом безрадостном самоуничижении — еще один сбой нашей духовной жизни, еще одна «системная» ошибка нашего христианства. Преподобный Симеон Новый Богослов поучает: «Всякому надлежит рассматривать себя и внимать себе разумно, чтобы ни на надежду одну не полагаться без плача по Богу и смирения, ни опять на смирение и слезы не полагаться без последования им надежды и радости духовной». Как печаль, так и радость одна без другой и в своих крайних проявлениях — опасны. Ни радости без печали, ни печали без радости, ибо источник их обеих — Бог. Нормальное внутреннее состояние верующего — это соединение радости и печали, находящихся в неуловимом динамическом равновесии. Но что же остается от радостопечалия, когда из него уходит радость? Вот с этим-то, оставшимся, мы и живем, творя добро, от которого нам самим плохо. Чего ж удивляться, что в таком плачевном состоянии мы не любим себя…

Я, типа, мытарь

Как же научиться любить себя по-христиански? У преподобного Амвросия Оптинского есть совет: «Если не имеешь любви, делай дела любви, хотя бы и без любви. Тогда Господь, видя твое усердие, даст тебе любовь». Правда, сказано это было о любви к ближнему, но, думаю, и в отношении себя самого это правило вполне работает. А начинать дела любви к себе следует, на мой взгляд, с наикатегоричнейшего отказа от нелепой формулировки «я плохой христианин». Коварные слова, имеющие вид смиренного благочестия, на самом деле лишь еще более расслабляют и закрепляют нас в этой «плохости». И даже доставляют некое «смиренное удовлетворение», мол, не живу как надо, вижу это и ужасаюсь увиденным. Значит, не совсем еще я пропащий человек. Типа — мытарь, биющий себя в белы груди. Покаялся эдак в храме души своей, да и вышел прочь оправданным. Чтобы и далее отягчать свое сердце объядением, пьянством и заботами житейскими. До следующего пароксизма покаянно-смиренного ужасания.

Пора уже кончать с такой «аскетикой», прекращать быть «плохими христианами» и становиться просто — христианами. Любящими себя и поэтому живущими по заповедям, чтущими своего Бога в молитвах, как можно чаще причащающимися Его Телу и Крови, ежедневно читающими Его Божественное слово. Потому что невозможно утолить жажду, бегая от воды, невозможно насытиться, отказываясь принимать пищу.

Мы — любимые создания Божьи, и мы не смеем хулить себя уже потому хотя бы, что это будет хула на нашего Создателя. Да, мы повреждены грехом. Да многое в нас искажено злом, порой до неузнаваемости. Но можно ли ругать картину великого художника лишь потому, что на ней кое-где потемнели краски от безобразного обращения с полотном? Мы — шедевр Божий, мы — венец Его творения, в нас вложил Он Свой удивительный образ как основу нашего бытия. И что с того, если на эту основу намоталось много всякой дряни, которую мы притащили в себя греховными привычками? Образ Божий свят в нас всегда, сколь бы ни был он испорчен нашей неправедной жизнью. И мы призваны всегда любить его, как нерукотворную икону нашего Творца. А греховную дрянь беспощадно счищать с себя изменением своей жизни.

Человеку свойственно любить себя, это нормальное наше отношение к полученному Божьему дару — к своей душе, телу, к своим способностям и талантам. А вот грех, который разрушает и убивает этот дар, следует ненавидеть, как это делали святые отцы и Сам Христос. Но при этом все равно продолжать любить себя, невзирая на все свои греховные разрушения. По заповеди к ближнему нужно относиться как к самому себе, а значит, и себя тоже нужно любить, понуждать себя к этой любви, даже если видишь в себе некие греховные слабости и несовершенства. О таком понуждении говорил преподобный Серафим Саровский: «Должно снисходить душе своей в ее немощах и несовершенствах и терпеть свои недостатки, как терпим других, но не обленяться, а побуждать себя к лучшему. Употребил ли пищи много, или что другое подобное, сродное слабости человеческой, сделал — не возмущайся этим и не прилагай ко вреду вред, но мужественно подвигни себя к исправлению, а между тем старайся сохранить мир душевный». Любить себя и исправляться к лучшему, сохраняя мир душевный… Насколько же далеко отстоит от этого христианского принципа наше болезненное самоедство, вгоняющее в уныние и даже в ненависть к себе. Вот и пора его оставлять. Тем более что рецепты правильной христианской любви к себе давным-давно написаны евангелистами, получившими их от Самого Господа. Ведь любая заповедь Евангелия по сути является таким рецептом. Господь в них как бы призывает нас: «Человек, не мучай себя, не калечь, не причиняй себе боль! Живи так, как Я задумал тебя, и будешь иметь венец жизни».

Святителя Игнатия Брянчанинова его духовные чада тоже, видимо, спрашивали, как правильно любить себя. И он дал на это вполне определенный ответ, который можно было бы назвать христианским гимном любви к себе: «…Если ты не гневаешься и не памятозлобствуешь — любишь себя. Если не клянешься и не лжешь — любишь себя. Если не обижаешь, не похищаешь, не мстишь; если долготерпелив к ближнему твоему, кроток и незлобив — ты любишь себя. Если благословляешь клянущих тебя, творишь добро ненавидящим тебя, молишься за причиняющих тебе напасти и воздвигающих на тебя гонение, то любишь себя; ты — сын Небесного Отца, который Своим солнцем сияет на злых и благих, Который посылает дожди Свои и праведным и неправедным. Если приносишь Богу тщательные и теплые молитвы из сердца сокрушенного и смиренного, то любишь себя. <…> Если ты до того милостив, что соболезнуешь всем немощам и недостаткам ближнего твоего и отрицаешься от осуждения и уничижения твоего ближнего, то ты любишь себя».

Евангельский образ Христа — норма нашей человечности. И когда мы отклоняемся в своем поведении от этой нормы, мы поступаем вопреки собственной природе, мучаем ее, причиняем самим себе страдания. Поэтому любовь к себе — это, прежде всего, соблюдение заповедей, уподобляющих нас Христу.

Я сам долгое время считал себя «плохим христианином», жил беспорядочно, и потихоньку растерял радость бытия, завалил грехами те дары, которые Господь дал мне в крещении. Я разлюбил себя и утешался наивными и лукавыми мыслями о «самоуничижении и смирении», ничего не меняя в своей жизни. Но ведь жизнь-то одна. И потратить ее целиком на этот дурной морок мне совсем не хочется. Сейчас я учусь любить себя по рецепту святителя Игнатия. Заново учусь жить по Евангелию. Получается, прямо скажем, не всё. Но меня это не расстраивает, потому что я снова вижу, как Господь участвует в моей жизни, я не верю даже, а твердо знаю теперь, что Он никогда не отходил от меня, что он близок к человеку всегда и готов прийти на помощь к тому, кто попросит Его об этой помощи. И если перефразировать афоризм, с которого я начал эту статью, то для меня сейчас христианство — это когда ты делаешь добро, даже когда тебе плохо. Потому что в делании добра рядом с тобой всегда встает Христос.

Источник: ФОМА

Читайте также другие материалы в теме «Христианская любовь к себе»

Select ratingСкверно написаноПлохой материалНеудачный материалХороший материалОтличный материал

Голосов ещё нет